Политолог Алекс Юсупов: «Происходящее в Украине вызывает у многих немцев настоящий кризис идентичности»
После российского вторжения в Украину Германия объявила о «развороте» своей оборонной политики и о разрыве с Россией. Канцлер Олаф Шольц провозгласил «смену эпох», пообещал сделать армию страны крупнейшей в Европе, объявил о выделении Бундесверу 1 млрд евро и сменил министра обороны, назначив на этот пост Бориса Писториуса. Спустя год войны в Украине «большой немецкий разворот» остается сенсацией и для Европы, и для самой Германии.
Опубликовано:
Слушать - 31:31
Немецкий политолог и директор российских программ фонда Эберта Алекс Юсупов рассказал Русской службе RFI о том, почему 24 февраля 2022 года Германия проснулась в шоке, о внезапной популярности нового министра обороны и о провале «Russlandpolitik».
RFI: Как следует из его названия и выделенной огромной суммы в 100 млрд евро вооруженным силам, такой подход кардинально меняет оборонную политику Германии, которая последние десятилетия исторически была антимилитаристской. Как относятся к этому граждане Германии? Встречает ли она поддержку? Как осваивать такой гигантский бюджет спустя десятилетия официального пацифизма?
Алекс Юсупов: Да, действительно, событие для внутреннего немецкого мироощущения революционное, кроме того — революционное вдвойне. Эти 100 миллиардов — не только очень большая сумма, ради которой пришлось даже менять конституцию. А ее пришлось менять, потому что долгие годы, начиная со времен финансового, а потом государственного социального кризиса, Германия не только сама себя дисциплинировала по вопросу новых государственных долгов, но и другие страны на европейском континенте заставляла относиться к своим бюджетам не просто ответственно, а даже иногда слишком экономно. И тут — незапланированные 100 миллиардов. Для этого пришлось менять конституцию. А конституция запрещает брать такие долги, за которые потом придется расплачиваться следующим поколениям.
Это первое. Второе — это, конечно, разворот идейный. Одно дело — участвовать в общей обороне альянса, причем двух союзов, как НАТО, так и ЕС. Кроме этого, недавно Германия наконец-то приняла первую национальную стратегию безопасности (документ принят в апреле 2023 года — RFI). Тот факт, что впервые в стране появился такой документ, многое говорит о нашей политической культуре. Там указаны три рамки, на которые Германия опирается: солидарность с НАТО, солидарность с ЕС и три раза там указан Аахенский договор между Францией и Германией.
И для того, чтобы выполнять обязательства по всем этим трем направлениям, надо тратить деньги. Это изменение повестки не просто в сторону закрытия бюджетных дыр в Бундесвере, а, по сути – перевооружение или долгосрочное повышение расходов на военные нужды.
Это — революция, которая в Германии воспринимается по-разному.
Есть люди, которые в шоке, у которых делом жизни была мирная страна, политическая культура пацифизма, воздержание от военных интервенций, и в этом виделась новая идентичность послевоенной Германии.
На это накладывался тот факт, что Германия себя не воспринимает как бывшая колониальная держава, хотя это на самом деле некорректно, но в общественном сознании есть разница между другими европейскими колониальными державами и Германией.
Сформировалась культура, в которой богатая экономика решала проблемы, связанные с безопасностью, скорее, финансовыми инструментами: либо через международные институты, либо через политику предоставления кредитов, финансовой помощи для развития и тд и тп.
Все это начинает меняться.
Если для одних людей это шок, то для других происходит переосмысление ценностного мира. Впервые опросы показывают новое о поколениях пацифистов, которые сформировались под влиянием 60-х годов, для которых ядерное оружие – это зло, американская война во Вьетнаме – это преступление, любая – тогда еще дойчмарка, а потом евро, потраченные на Бундесвер, – приближают большую войну.
И сейчас они своими глазами увидели и своими головами начали разбираться в том, что же происходит в Украине. Украинские дети ходят в немецкие детские сады. Тема присутствует на наших улицах, она никуда не уходит. Постоянные картинки, будь то из Бучи, будь то из Киева, будь то после взрыва Каховская плотины, – это все у многих людей вызывает внутренний настоящий кризис идентичности.
Но который, в свою очередь, ведет к тому, что они понимают: время, выпавшее им, – относительно мирной жизни, закончившейся таким немецким хэппи-эндом воссоединения Западной и Восточной Германии, – возможно, это было исключение из правил, а не наоборот.
Возможно, будущий мир не будет таким счастливым, стабильным и мирным, как показалось немцам, которые выросли в понимании, что все плохое позади, а впереди только стабильность, только экономический рост и технический прогресс.
Вот в этой точке мы сейчас находимся.
В целом сказать, сможет ли население принять новую парадигму мышления, вот эту смену эпох (“Разворот”), провозглашенную Олафом Шольцем или нет, наверное, бессмысленно делать сейчас. Потому что Германия – большой, тяжелый корабль, супертанкер, и изменения становятся видны только по истечении нескольких лет.
Ничего революционного сейчас мы не увидим, ни в стране, ни в Бундесвере, ни в аппарате. Сейчас мы видим первые сигналы того, что этот тяжелый супертанкер начал потихонечку поворачиваться. На это уйдут многие годы.
Поэтому сейчас важнее заниматься вопросом не только о том, как потратить эти 100 миллиардов, а что будет после того, как они будут потрачены? Будет ли на постоянной основе увеличиваться военный бюджет, будут ли изменения в промышленной политике? Будут ли реформы, связанные с воинским призывом? Эти все темы будут нас сопровождать. В целом, можно сказать, что произошла нормализация этих тем.
Германия очнулась, начала заниматься вопросами войны и мира. Это, конечно, другая страна, это совсем уже не меркелевская Германия.
Как члены правящей коалиции ощущают себя внутри новой гонки вооружений?
Во-первых, к власти в Германии пришло поколение людей, которые росли в мирной Германии.
Это – дети этой мирной эпохи. Кроме того, это люди, которые практически не имели никакого профиля в вопросах обороны, безопасности, войны и мира. Вообще, эти выборы были выиграны практически целиком на внутренней повестке.
После 16-ти лет правления Меркель в Германии накопилось большое количество несделанного домашнего задания.
Если вы путешествуете по Германии и с кем-то общаетесь, вы услышите с очень большой вероятностью жалобы на то, что поезда не ходят или ходят непунктуально, школы переполнены, инфраструктура страдает, энергетический поворот не получается, цены на электричество растут и тд.
Несмотря на то, что зачастую это бытовые жалобы, у Германии действительно есть проблемы. По данным ОЭСР, Германия – страна с самым старым в Европе public capital. То есть, наша инфраструктура, наши дороги, наши школы, наши электросети последний раз по-настоящему обновлялись очень-очень давно. Германия сильно экономила на том, чтобы вкладывать в будущее. И это оборотная сторона той политики финансовой дисциплины, о которой я уже сказал в начале.
И новая правящая коалиция пришла с обещанием заниматься внутренними проблемами. Сделать из Германии, наконец, цифровую экономику, которой не стыдно мериться с такими странами, как Эстония или Испания, я уж не говорю про азиатских лидеров в цифровых вопросах. Делать из нее страну, которая подтягивает проблемы с образованием, занимается стабилизацией пенсий.
И, конечно же, у каждой из этих трех партий, которые в итоге оказались в одном правительстве, был свой родной проект.
Для зеленых это, конечно же, борьба с изменением климата и «озеленение» всей немецкой индустрии, поворот в сторону более ответственной экономики.
Для либералов – это темы цифровизации и возвращения к хорошему экономическому росту после пандемии. Кроме того, это партия, не приветствующая расширение фискального пространства, дополнительных налогов они не любят, и их задача – предотвратить повышение налогового бремени, которое в Германии довольно высоко. Поэтому все новые оборонные вопросы упираются, в том числе в профиль Кристиана Линднера (министр финансов ФРГ – RFI) как человека, стоящего на страже интересов бизнеса, экономики и людей, которые считают, что государства Германии и так многовато.
А у социал-демократов накопилось большое количество вопросов, связанных, с пенсиями, принципиальной реформой системы социального страхования и пособий по безработице. Почему это так важно? Потому что СДПГ (Социал-демократическая партия Германии) как партия очень сильно пострадала от реформ, которые какое-то время назад начал Герхард Шрёдер: это начало 2000-х годов.
Тогда в Германии была плохая экономическая ситуация, Шрёдер приходит и внедряет ту программу, которая разрабатывалась им и аналитиками из круга Тони Блэра, которая параллельно реализуется в Великобритании. Речь идет о либерализации понижения количества разных пособий, их продолжительности, людей начинают заставлять активно искать работу. Возникает самый большой в Европе сектор плохо оплачиваемого труда, но зато безработица падает потихонечку, и мотор снова заводится.
Для социал-демократов — это черное пятно в их политической биографии, потому что они — партия, которая обязана представлять интересы слабых слоев населения, в данном случае выступили теми, кто сделали жизнь целой прослойки страны хуже.
Количество тех, кто рискует оказаться бедными, увеличилось, психические заболевания пошли наверх.
Кроме того, Шрёдер на самом деле был товарищем большого бизнеса и больших боссов, что в итоге потом косвенно подтвердилось его связями с Владимиром Путиным и той работой, которую он делал для российской стороны.
СДПГ в этой пришедшей сейчас к власти коалиции старалась от этого (наследия) отмыться. И действительно, блок реформ, который сейчас принят, – о нем мало говорят, потому что он кажется незначительным на фоне войны, – а он как раз-таки возвращает СДПГ в левую сторону, в сторону социальной политики.
В общем, все эти три политические силы совершенно не планировали заниматься внешнеполитическим вопросами.
В Германии уже было что-то похожее?
Приход сегодняшней коалиции похож на 97–98 гг. Длинные годы правления Гельмута Коля заканчиваются: тоже 16 лет, очень похоже на (сроки правления) Меркель. И приходят молодые, интересные, политики нового типа — Шрёдер*, Йошка Фишер** от зеленых. И у них тоже (упор на) совершенно внутреннюю политику. Они не собираются заниматься войной.
И тут наступает война — как часть гражданской войны в бывшей Югославии и Косовский кризис. И Бундесвер впервые стоит перед вопросом, будет ли он участвовать в коалиции НАТО, которая планирует бомбардировки сербских войск, чтобы предотвратить этнические чистки.
То есть для страны, которая только-только осознала себя как объединенная и которая только-только решила заниматься вопросами своей ответственности в новой Европе — это, конечно, большой шок.
Очень похоже (на нынешнюю политическую ситуацию): выиграли выборы на внутренних темах, внешнеполитического профиля нет, приходят к власти, и происходит внешний кризис, который ломает все планы.
Мы, Германия, сейчас находимся в точке, в которой эта группа людей пытается понять, как управлять страной в совершенно необычном состоянии.
Уставшие от двух лет пандемии и понимающие, что Германия не защищена от внешних потрясений и что она не слишком большая страна для того, чтобы всегда быть стабильной, что не все можно решить денежными вливаниями. И не любой конфликт можно решить дипломатией.
И здесь надо сказать вот что: мы видим по изменению популярности в общественном пространстве, что возвращается запрос на политиков, казалось бы, старого типа.
Длинные годы Меркель изменили две вещи. Во-первых, отношение к женщинам в политике. Министерство обороны долго руководилось министрами-женщинами, было три министерки, и, вместе с тем, основной тип министров был — технократы: то есть было неважно, чем занимается министр. Он был министром финансов, потом здравоохранения, потом внутренних дел под Меркель. Главным было хорошее управление.
Сейчас мы видим первым по популярности нового министра Бориса Писториуса — социал-демократа, которого Шольц сделал министром обороны уже после нападения России на Украину.
Мы видим, что Борис Писториус внезапно, не успев еще даже ничего сделать, стал самым популярным политиком в стране, просто потому, что его профиль, типаж и характер отвечает каким-то старым запросам.
То есть — увидеть мужчину, решительного, сильного, у которого есть опыт полицейской работы, он сам служил и умеет разговаривать с солдатами.
И это поразительно. Политическая культура постмодерна, которая казалась в Германии укрепившейся, очень легко откатывается куда-то чуть назад, в сторону героического образа мужчины, который может защищать страну.
Вот в этой точке мы сейчас находимся, и поэтому все политики в этой коалиции так или иначе привыкают к новой ситуации.
Наблюдаете ли вы такой же точно «откат» в отношении к армии? Потому что, насколько известно, армия в Германии принципиально отличается от армий других стран.
Да, действительно, немецкая армия долгие годы в поступательном тренде, во-первых, уменьшалась и, во вторых, превращалась в институт, который все меньше связан с обществом в целом. В 2011-м году был отменен общевоинский призыв. Но если говорить по-честному, он уже и до своей отмены превратился в некую лотерею. Было совершенно непонятно по какому именно принципу приглашаются для службы в армии. Более того, не было санкций за то, что молодой человек не отвечал на такой призыв, и уйти на гражданскую службу было совсем легко. Не нужно было доказывать никакой идеологической позиции. Достаточно было написать несколько предложений, сказать, что мне не подходит служить в армии по убеждениям, и этого было достаточно.
Армия казалась отмирающим общественным институтом. При этом, как и во всех странах НАТО после 11 сентября и вторжения в Афганистан, а потом других похожих интервенций, тренд шел на профессионализацию и уменьшение армии. Была снята задача защищать страну и ее границы.
Речь шла о мобильной, современной технологичной армии, которая в краткие сроки может сняться и быть переброшена в кризисную точку где-то, обычно глобального юга, естественно, никак не в Европе. Это может быть Мали, это может быть Судан, Карабах, Афганистан, но где-то там, далеко.
И там заниматься решением каких-то миротворческих, либо других военных задач.
Все это все сейчас начинает рушиться. Во-первых, мы видим отказ (от прежнего) в самой постановке задачи, потому что
основная цель армии — это не быть этакой армией прогрессоров, которые на звездолетах могут прилететь в какую-то не очень развитую точку на планете, чтобы предотвратить политическое насилие.
Нет, это армия, которая снова должна решать проблемы защиты своих границ и границ своих союзников.
Потому что обязательства, о которых я уже сказал по отношению к НАТО и ЕС, и к Франции, означают, что немецкая армия должна быть в состоянии сражаться за безопасность соседей. И это — принципиальное изменение. Соответственно, кроме финансового вопроса этих 100 миллиардов стоит вопрос об общественном изменении отношения.
Я не могу пока сказать, что я вижу уже какие-то серьезные подвижки.
Но я думаю, что лакмусовой бумажкой, основным тестом будет разговор о возвращении призыва, потому что он, конечно, назревает. Пока он неактивен, сейчас есть другие темы. Но я предполагаю, что после летней парламентской паузы наступит момент, когда речь пойдет о том, а что же мы, собственно, делаем с Бундесвером, как общественным институтом, каково отношение населения Германии к своей армии? Здесь нет простых ответов, потому что просто вернуть призыв — это не решение. Накопилось большое количество структурных реформ.
Но по настроениям мы с вами, я думаю, уже в ближайшем будущем увидим, меняются они или нет. Сейчас абстрактные опросы, «готовы ли вы защищать страну с оружием в руках», все еще показывают, что, в общем, большинство говорит «нет». Можно, конечно, предположить, что поскольку это абстрактный вопрос, люди не очень об этом думают. Возможно, они просто не видят такой опасности. Тем не менее, ответ такой.
Мой следующий вопрос связан с Россией. Десятилетиями Германия считала, что у нее свои собственные отношения с Россией. Существует даже специальное название внешней политики — «Остполитик», а позднее, после распада СССР — «Русландполитик». В нескольких ваших статьях вы говорите, что эта политика в отношении России потерпела крах после ее вторжения в Украину, и Германия, а не просто ее оборонная политика, совершает кардинальный «разворот». Поделитесь вашим мнением как политолога и директора российских программ: какую позицию занимает Германия в отношениях с Россией сейчас и какую позицию она, вероятно, будет занимать в будущем — общеевропейскую или, опять же, какую-то свою?
Да, это большой вопрос. До конца еще ответ на него не найден нами в Германии. Но проведу короткий экскурс, чтобы слушатели понимали масштаб вопроса.
У Германии, в ее уже объединенном современном виде, существовала целая номенклатура внешнеполитических отношений, которые считались особыми, отличающимися от других.
Это были отношения с Соединенными Штатами. Это отношения с Израилем. Это, конечно же, отношения с Францией, отношения с Польшей, и ранее — с Советским Союзом, а потом, как с его наследницей, — с Российской Федерацией.
Это отношения, в которых сочетаются, с одной стороны, интересы особого калибра, а с другой стороны, некая идейная моральная связь, ведь немецкая история XX века наполнена преступлениями, катастрофами и конфликтами.
Конечно же, Россия и Германия имеют такую связь, которая до сих пор большое количество людей в Германии очень интересует и беспокоит. Несколько лет назад (согласно опросам общественного мнения) на вопрос, «что во внешнеполитических темах вас больше всего волнует и интересует», Россия всегда занимала строчку сверху.
«Остполитик» стала основным наследием первых социал-демократических канцлеров.
Опять же, (играет главную роль) мотив смены власти: послевоенная ФРГ, тогда разделенная Западная Германия, Аденауэр*** долго у власти, и его историческая задача — это возвращение Германии в цивилизованный клуб европейских стран. И ему это удается.
Но потом приходит поколение послевоенных «детей», и на фоне социальных протестов в 60-е годы к власти приходят социал-демократы, в первую очередь — Вилли Брандт.
И основное историческое наследие Вилли Брандта в контексте отношений с Россией — это его «остполитик», который разрабатывал его министр по особым поручениям Эгон Бар.
Эти две фамилии для многих, даже до сих пор активно участвующих в политике людей, — это такие почти «святые», из-за которых люди шли в политику. Почему? Потому что «Остполитик» предлагал совершенно новое видение мира.
Во-первых, оно означало признать реалии. А что значит признать реалии в конце 60-х годов в Германии?
Это значило признать, что часть страны, которая стала Польшей, например, Восточная Пруссия, — потеряна навсегда. Что нет никакого сценария, в котором каким-то образом эти земли снова становятся Германией. А когда-то это был центр немецкой жизни: Гдан, Гданьск, Данциг был одним из самых крупных немецких городов. И жители его живы, они изгнаны из своих старых домов и своих старых поселений.
Но Брандт первым говорит: все, надо признать, что современная Германия никак не связана ни с Третьим Рейхом территориально, ни с тем, что было до этого, мы потеряли это. Надо признать это и надо признать свои преступления.
Он едет в Варшаву, он падает на колени перед памятником героям (гетто) в Варшаве, и он может это себе позволить, потому что к нему-то как раз нет никаких вопросов. Он был противником нацистов, и поэтому он как раз тот человек, который представляет новых немцев и новую Германию и может упасть на колени.
Сейчас это выглядит как великий жест. А на тот момент, когда он это делает, в Германии это вызывает большое возмущение и большой скандал, его называют предателем. На тот момент это было очень смело.
За этим следуют поездки в Прагу и в Москву.
Зачем он все это делает? Он делает это потому, что без улучшения отношений с восточными соседями и Советским Союзом нет никакой надежды на воссоединение Германии.
Почему? Логика заключается в том, что Брандт призывает признать реалии в смысле долголетия и долгосрочности коммунистических режимов тоже.
Потому что в конце 60-х годов в консервативных и буржуазных кругах в США есть такая идея, что коммунизм (скоро) рухнет, он не может долго жить, он неэффективен. Эти диктатуры, они же унижают собственное население, еще чуть-чуть, и все это закончится. Но это «чуть-чуть» уже несколько десятилетий длится после окончания Второй мировой. Но тем не менее, мнение такое есть.
И Брант говорит: нет. Это режимы, там живут люди, у них обычная жизнь, обычные проблемы. Там очень много общественного, бытового, обычного, и поэтому нет смысла рассчитывать на то, что оно все исчезнет само. Давайте мы и это признаем: эти страны и эти общества существуют, и нам нужно жить вместе с ними.
И эта политика нормализации позволяет разрядить отношения между ФРГ и ГДР. Потому что, конечно же, нельзя нормализовать отношения со второй Германией, если остаются такие конфликты на всех остальных направлениях отношений с Восточным блоком: Чехословакии, Польши, Советского Союза.
Все это сопровождается экономическими контактами. И самое очевидное — это начало торговли ФРГ, тогда разделенной Западной Германии, с Советским Союзом. ФРГ поставляет большие трубы для прокладки газопроводов. Советский Союз начинает продавать газ.
Тогда это не выглядит сверхприбыльной сделкой и становится важным только в тот момент, когда на Ближнем Востоке происходят кризисы, связанные с введением эмбарго странами ОПЕК. Нефть исчезает, начинает дорожать. И в этот момент газ становится альтернативой.
Сейчас мы увидели отказ от российского газа, а когда-то советский газ был решением другой внешнеполитической проблемы, это тоже надо помнить.
Это «Остполитик». В Германии она считается успехом, потому что позволила ей объединиться без большой крови.
Здесь проводится прямая линия: без этой политики не было бы такого расслабленного, в чем-то лояльного отношения Михаила Горбачева к Германии. Без этого лояльного отношения он не допустил бы следующих шагов: когда на Востоке возникло диссидентское гражданское недовольство, смена власти происходила без участия давления из Москвы, и исторический момент падения Берлинской стены стал возможен, потому что Советский Союз не поддерживал и не был готов к военному вторжению, похожему, например, на 68-й год в Чехословакии.
Так видится это и Западом. В общем, абсолютный успех. Самая успешная вещь в истории Германии — это ее «остполитик».
Теперь быстро перематываем вперед. Все эти отношения, конечно, продолжаются. Когда вы вкладываете в газопровод —это надолго. Вложенные средства окупаются и начинают приносить прибыль. Это экономическая база отношений с Российской Федерацией.
А в остальном пропадает стратегическая цель.
Конкретной цели, похожей на объединение Германии, нет. Она — абстрактна и заключается в том, что, в целом мы близки, с Россией мы связаны судьбой и, наверное, видение общего европейского дома это то, к чему нужно стремиться. Более конкретного целеполагания нет.
На этом фоне единство политической составляющнй вымывается, остается, по сути, экономическая, которая сопровождается риторикой об особых отношениях. Но, одновременно, эти «особые отношения» никак не меняются ни после чеченской войны, ни после прихода к власти Путина.
Наоборот, когда Путин становится президентом и выступает в Бундестаге, зал пленарных заседаний встает, рукоплещет ему и почему-то никто не задается вопросом, откуда у Владимира Владимировича Путина такой хороший немецкий язык? На тот момент это особо никого не интересовало.
А дальше мы все знаем эти отдельные этапы и эпизоды:
не 2008-й год ни 2011-й год с демонстрациями ни даже 2014-й год не приводят к изменению, потому что кажется, что это все исключение из правил.
Кажется, что, видимо, Россия идет каким-то своим извилистым путем, но, в конечном итоге, все должно закончится так же, как и в прошлый раз, когда «остполитик» привела к некоему диалектическая преодолению конфликтов. То есть, никакой реакции на реальность нет, а продолжающаяся сверхвыгода экономических отношений становится фактором, не позволяющим скорректировать свое отношение к России.
Так это выглядит сейчас.
И поэтому, великий успех «остполитик»— объединения страны, приводит к тому, что у политиков нет альтернатив: зачем менять что-то, что было так успешно? И политические элиты в целом перестают воспринимать (реальность), все, кроме наверное, Партии зеленых.
Все партии истеблишмента в этом участвуют: социал-демократам можно много претензий предъявить — и Шрёдер (с его связями с Путиным), и отдельные региональные политики. И к Меркель достаточно претензий, потому что все-таки канцлером была она и без ее согласия после аннексии Крыма не было бы начала строительства Северного потока-2. Претензии есть ко всем, кроме зеленых. Справедливости ради, они рано начали говорить о том, что это все закончится плохо.
Вот эта «русланд политик», по сути, является причиной, почему Германия 24 февраля 2022 года просыпается в шоке.
Оказалось, что те аксиомы, на которых была построена картина мира в сторону Востока, — как рационально руководит российской политикой Владимир Путин, что речь идет только о выгоде, что, естественно, война не может быть в интересах российских элит, — все это рушится.
И сейчас мы все еще находимся в этом поле осколков и обломков.
Я не могу сказать, что уже сейчас понятно, будут ли в будущем немецко-российские отношения чем-то особенным. Или Германия длительное время будет как человек, который обжегся, просто избегать стратегических процессов в этом направлении. Но мне понятно, что эта тема остается.
Есть сторонники идеи, что
«особенность» (двусторонних отношений) — это проблема. В немецком истеблишменте существует предложение отказаться от двусторонних специальных отдельных отношений и вести отношения только в рамках общеевропейского поля.
Я скептично отношусь к такому будущему просто потому, что в европейском контексте у всех слишком разные интересы, и они всегда будут разные, и всегда будет разная логика и исторический бэкграунд. Поэтому я думаю, что через какое-то время — здесь все зависит от войны, от того, как она закончится, от изменений внутри России, — через какое-то время тема «особенности» в отношениях вернется.
Но даже если она вернется, она будет начинаться с совершенного нуля. Вторжение в Украину в прошлом году — это такой reset, настоящий шок, перезагрузка. И что бы ни случилось, возвращения обратно, к тому как это было до 24 февраля, не будет.
Как вы думаете, концепция, которая помогла Германии преодолеть последствия 20-века, если мы говорим о «немецкой вине», может ли это как-то помочь России в будущем?
Для того, чтобы Вилли Брандт мог поехать в Варшаву и пасть на колени, Германия должна была понести сокрушительное поражение. Ее разделили, ее оккупировали, поменяли политические элиты и, по сути, переделали страну фундаментально.
Поэтому я к немецкому опыту не относился бы как к золотому стандарту.
Да, я вижу популярность определенной литературы, связанной с этими темами на русском языке — Ханна Арендт, Карл Ясперс. Это важный опыт, но немецкий кейс все-таки уникален.
Есть очень много стран, которые ищут путь вперед без полной перезагрузки. И, наверное, это более реалистичное будущее для Российской Федерации.
Тем не менее, важно понимать и видеть пример того, как искупление исторической вины может быть освобождающим эпизодом для политической культуры страны.
Привлекательность знания и внимания к собственной истории для современной политики заключается не только в том, чтобы ею манипулировать, использовать и забывать. Напротив, можно заниматься собственной историей как источником для морального обновления.
Да, в (немецком кейсе) есть урок, есть польза, но я очень осторожен в проведении прямых параллелей, потому что, он все-таки, скорее, исключение из правила. В нем есть чему поучиться и найти вдохновение. Но я не вижу повторения один-в-один.
* Герхард Шрёдер —бывший федеральный канцлер Германии (1998—2005 гг.), член СДПГ.
** Йошка Фишер — бывший вице-канцлер Германии (1998—2005 гг.), член Партии зеленых.
*** Конрад Аденауэр — первый федеральный канцлер ФРГ (1949-1963 гг.), один из основателей ХДС и инициатор «экономического чуда» ФРГ.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться