Не делайте нам пафосно!

Выпадение этой буквы оказалось сродни выпадению зуба, и язык стал сворачивать то вправо, то влево. То "театр", а то "Фукидид".

Провел я несколько прекрасных дней в шведском университетском городе Упсала на международной конференции специалистов по переводу. Сам я не специалист по переводу: меня пригласили как собирателя ошибок и некоторых других полезных мелочей, которые норовят иной раз ускользнуть от внимания настоящих экспертов. Например, многие иностранцы спрашивают, как понимать произносимое с недовольным видом выражение "это слишком пафосно".

И вот ведь как бывает: пытаешься понять какую-то дурацкую присказку, а нырять за объяснением приходится черт знает куда.

Навскидку, выражение это значит примерно следующее: "Не надо вот этих вот возвышенных слов: всем все ясно, можно и попроще". Люди, обремененные знанием литературы в объеме школьной программы, скажут короче: "Аркадий, не говори красиво!"

Слово "пафос" иногда пишут через букву "т". Например, название сонаты № 8 Бетховена – "Большая патетическая", а не "пафетическая". По нынешним временам соната эта, конечно, еще и пафосная. Но это уже оценочное суждение. А мы идем дальше.

Почему-то не "симпафия" и "антипафия", а симпатия и антипатия. Знающие люди нам сразу объяснят, откуда эта путаница. Еще до революции спланированная диверсия против русского языка, осуществленная в 1918 году как реформа правописания, удалила из русской письменности несколько букв. В том числе – "фиту" (θ), одну из тех букв русской азбуки, которая сразу указывала на греческое или латинское происхождение соответствующего слова. В русской речи, как и в греческой, и звук для этого есть наготове. Но русские им теперь пользуются либо при изучении чужой английской фонетики – как в словах "thick", "thing" или "think", либо для того, чтобы подразнить шепелявого, говоря, например, "thithka" вместо "шишка".

Выпадение буквы оказалось сродни выпадению зуба, и язык стал сворачивать то вправо, то влево. То "театр", а то "Фукидид". "Т" на месте бывшей "Θ" сохранилась, по большей части, в словах серьезных – "патологанатом", "ортопед". А бракоделы-филологи навставляли вместо старой доброй фиты другую греческую букву – "ф", и получилось, например, малограмотное слово "орфография". Черт его знает, что оно может обозначать с этим вашим пореформенным правописанием – может, запись песен Орфея? Но тогда была бы "орфеография". И вот у нас ортодонт, но орфоэпия. Объяснить это школьнику невозможно, только зубрить. Вот только содержательная связь между пафосом и патанатомией улетучилась. Греческий "паθос" в "пафос" превратился только в словаре несчастных литературоведов и эстет(ик)ов. А когда говорят о "страстях", о "страданиях", о "боли" и "страхах", о душе, то вот почему-то держатся за твердое "т".

Чего же ты хочешь, вздорный старик? – спросите вы. Ясности, только ясности.

Не можем же мы пользоваться словом, совсем не понимая его значения. Перед иноземцами неудобно. Мы же, напомню, взялись растолковать, что это значит в русском разговоре, когда просят, чтобы было "не слишком пафосно".
Философ Аристотель объяснял своим ученикам, что этому самому "паθосу" – как "страданию" – противопоставлена "поэзия". Пассивному претерпеванию противостоит безжалостное действие. Это нужно понимать так, что одно дело – быть героем поэмы, но совсем другое – эту поэму писать. Одно дело быть Александром Пушкиным и совсем другое – быть Владимиром Ленским. Одно дело быть Николаем Васильевичем Гоголем и другое дело – быть Аксентием Ивановичем Поприщиным.

Герой-страстотерпец может быть изображен своим хозяином, создателем и отцом как герой и слабак, как совсем жалкий человечишко. В конце концов беспощадный автор, поэт, деятель пера может даже убить своего героя, заставить того претерпеть худшее – безумие или смерть.

Слишком пафосно, говорите?
Пойдем дальше!

Аристотель объясняет, что все эти претерпевания, страсти (в том числе, и страсти-мордасти), страдания происходят не только в области чувств и переживаний. Мы все не случайно пользуемся греческим словом, словом из старшего на шкале достоинств языка. Оно там, у греков, в философии Аристотеля, обслуживало еще и логику. Чистый, можно сказать, разум. И обозначало то, для чего в русском языке и слова-то своего до сих пор нету: используем латинское словечко "атрибут".У Аристотеля "без паθоса" не может быть главной категории – "сущности". Как только нечто зачинается и начинает быть, так у него появляются всякие признаки, свойства, болячки. Не успел человек родиться, а уже пуповину перерезали, кое-кому и крайнюю плоть обрезали. И вот кричит новая сущность своим голосом. Страдает. Но и сучит ногами и руками. Действует. Причиняет страдания себе и окружающим. "Через страдание познает мир". Так сказал еще греческий трагик Эсхил. Так переживает свои несчастья Аксентий Иванович Поприщин в "Записках сумасшедшего".

Аристотель, стало быть, и в логике объяснял, отчего жизнь устроена трагически. Как устроена сама трагедия Эсхила, Аристотель рассказывает в "Поэтике". И эти его объяснения оказались на редкость надежными. Они держатся две с половиной тысячи лет. Пафосно? Да, пафосно. Но по-другому нельзя. Не имеет смысла.
Что же случилось с этим словом? Если бы мы спросили писателя и философа, тот объяснил бы нам, что потеря "фиты" в греческом слове паθос привела к утрате понимания. В основе страшных вещей, связывающих нашу мысль с нашим многострадальным телом, лежит одно и то же понятие. Но некоторые его не замечают, и вследствие этой, как бы помягче сказать, несколько патологической, неполной коммуникации, требуют "не грузить излишним пафосом".

Жалующийся, что ему "слишком пафосно", не хочет знать, отказывается претерпевать, хочет неги незнания. Лишь бы не испытать боль и обиду за себя, за свой язык, за свои пенаты, за свое гнездо. Выказывает безотчетное понимание, но сам не знает об этом.

Человеку нужен переводчик с трудного родного языка на тот, что попроще. Но таким людям не ндравится честный перевод.
Так собака кусает руку лекаря, чтобы не делал больно.

На конференции в Уппсале говорили о разных людях, которые переводили, мучились, медленно, перебрав множество слов, пробирались к познанию, к знанию. Вот только достигали цели совсем немногие.

Трудно сказать, почему так совпало, но русским переводчикам в 20-м веке очень не везло. Особенно не везло почему-то переводчикам Эсхила. Вот Адриан Пиотровский (1898-1937). Перевод под его именем так и не вышел. А друг его отца, старика Фаддея Францевича Зелинского, поэт-символист Вячеслав Иванов и тоже переводчикЭсхила, так и не увидевший своего перевода Эсхила изданным, до конца жизни писал слово паθос греческими буквами, поскольку понимал, что лучше оставить это слово без перевода. Не доверял письменной русской речи, особенно пореформенной, всё искал настоящее слово, которое, однако, никак не приходило.
Говорили на конференции в Уппсале и о другом младшем знакомце Иванова, философе и переводчике Густаве Густавовиче Шпете (1879-1937). Незадолго до ареста Шпет успел опубликовать обширный комментарий к "Посмертным запискам Пиквикского клуба" Чарлза Диккенса. Шпет очень трепетно относился к правильности выражения. Поэтому предпочитал писать имя великого английского писателя через одну "к": в русском языке, уверял он, сама орθоэпия диктует орθографию. Почему это так, философу объяснить не позволили.
Даже и самое малое вмешательство в язык – отмена одной буквы – может, оказывается, причинять страдания взрослым серьезным людям. Казалось бы, одна буква. Ведь это же просто смешно. Любой пафос здесь, товарищи, неуместен.
Так вот, я о переводчиках и их страданиях, их страстях. О переводчиках-страстотерпцах.

Адриана Пиотровского чекисты расстреляли в 1937 году в Ленинграде. Город сейчас переименовали обратно в Санкт-Петербург. Но легче от этого не стало.
Густава Шпета чекисты расстреляли в 1937 году в Томске.

Вячеслав Иванов в эмиграции переписывался в это время то с отцом Адриана Пиотровского Фаддеем Францевичем Зелинским, который жил тогда в Варшаве, то с другими русскими писателями и философами, друзьями Шпета, успевшими бежать из Советской России.

Но уже пошло зачинаться в Советской России новое поколение. Молодые зубастые вохровцы вступали в сношения с жопастыми комсомолочками. Поколение пафосных деятелей, созидателей, творцов стремительно шло на смену поколению патологических нытиков и страдальцев.

Внуки этих совокуплявшихся без познания сегодня говорят, что им совершенно все равно, как что пишется, лишь бы не было пафосно. Это, мол, дурной вкус, словоблудие.

Но нет, они, пожалуй, говорят не так. Нужно писать точнее. Честнее. Они говорят, что им совершенно насрать, как пишется слово "пафос". И узнавать что-то новое, другое, им про себя и про свою страну больше не надо. "Всем все ясно и так". И города они будут, конечно, называть по-своему. По старинке, ценя аромат старинной портянки. Не ведая, что творят.

Что знание о чужих страданиях не в коня корм, было, конечно, ясно уже самому Аристотелю, который пережил, хоть и совсем ненадолго, своего ученика Александра Великого.

И Александр Сергеевич Пушкин пережил не очень-то надолго своего героя – Владимира Ленского. Поэт ведь умер от той же болезни "познания через страдание", которой наградил своего героя.

Всего на несколько лет пережил Поприщина и Гоголь.

Это большая мука – говорить на языке, которого не понимаешь. Но люди тут у нас говорят на языке, который и не хотят понимать. А вот уроки языка готовы преподать кому угодно – без лишних слов: штыком-молодцом, могучим танком, стальной птицей.

Понять безвыходность положения – тоже результат, пусть он нам и не нравится.