Ювенальная юстиция – это помощь семье, а не репрессия

Французская гуманитарная организация «Секур католик» совместно со своими российскими партнерами (московский Центр содействия реформе уголовного правосудия, иркутский молодежный фонд правозащитников «Ювента» и католический благотворительный центр «Каритас-Санкт Петербург») осуществляет двухгодичный проект, направленный на развитие и внедрение новых методов ювенальной юстиции в России. В финансировании проекта участвует Евросоюз.

DR

21:05

Ювенальная юстиция – это помощь семье, а не репрессия

Анна Строганова

В рамках этого проекта, который завершается 18-го декабря этого года, в Париж приехала делегация из России. В нее вошли заместитель директора Центра содействия реформе уголовного правосудия Людмила Альперн, а также представители администрации Орловской области, где недавно начали работать модельные ювенальные суды.
В интервью RFI, Армель Роллан, руководитель проекта с французской стороны, и Людмила Альперн рассказали о совместной работе, французском опыте, разнице французской и российской судебных систем и, разумеется, об отношении российского общества и государства к ювенальной юстиции.

О том, как возник данный проект, и что он собой представляет, рассказывает представитель «Секур католик» Армель Роллан.

Армель Роллан

Делегацию из России интересовали, прежде всего, юридический и практический аспект проблемы. Объясняет Людмила Альперн:

В рамках судебно-правовой реформы в России, вопрос ювенальной юстиции стоит крайне остро и вызывает неоднозначную реакцию общественности. На какой стадии сейчас находится проект ювенальной юстиции в России?

Тот проект, который с 2002 года находился на рассмотрении в Государственной Думе и в какой-то момент даже принял законченный вид, сейчас отменен. Трудно сказать из-за чего. Мы не знаем точно. Существует протест общественности, в основном, эта общественность себя репрезентирует, как православная. Вместе с тем, как мы знаем, и как говорят некоторые люди из власти, иногда шепотом, а иногда даже достаточно громко, что это очень затратный проект. И первый вопрос – это вопрос не протестов. Я думаю, что если бы эти протесты не инспирировались каким-то образом, то их можно было бы вполне избежать или развернуть дискуссию, в которой представить преимущества ювенальной системы перед той, что у нас сейчас есть, но это, видимо, вопрос очень больших социальных затрат. Возможно, что наше государство не готово пока осуществить такие затраты для пользы детей и семей.

Какова роль Центра содействия реформе уголовного правосудия в данном проекте?

То, чем мы занимаемся – это работа общественной организации, которая пытается внедрить элементы ювенальной юстиции, предложить свой опыт, например, опыт коммуникации с французскими организациями, свое знание для того, чтобы на местах это внедрялось в практическую деятельность. Во Францию я приехала не одна, со мной приехали представители администрации области, которые заинтересованы во внедрении ювенальной юстиции, а также судьи, которые являются инициаторами создания ювенальной юстиции. В рамках нашего проекта (хотя это был не запроектированный момент, мы не ожидали такого результата), были открыты модельные ювенальные суды в Орловской области. Это очень значительное продвижение. Мы выполнили свой проект и даже перевыполнили, но то, что оказалось перевыполнено, нуждалось в поддержке, потому что суды были открыты, а содержание работы, мне кажется, недостаточно еще наполнено. Мы приехали сюда для того, чтобы наполнить свое понимание образцами другой культуры и другого места, в котором ювенальная юстиция уже давно существует, и таким образом, расширить возможный репертуар и изменить мышление. Потому что, хорошо, мы хотим заниматься ювенальной юстицией, но у нас карательное мышление! Мы привыкли к тому, что в первую очередь должно быть наказание, а девиз ювенальной юстиции – это воспитание, прежде чем наказание. Что такое воспитание во французском смысле слова, если говорить о воспитании со стороны юридических инстанций – вот это, мне кажется, важно было понять. Да, действительно, у нас нет средств, для того чтобы организовать все эти институты, научить людей работать с детьми профессионально, не убеждая их, а в диалоге с ними, понимая их, и это не дело одного месяца или года, но если мы будем двигаться в этом направлении, то, возможно, у нас через какое-то время появится тоже что-то по-настоящему важное для детей.

О карательном мышлении, доминирующем в российской системе, говорит и Армель Роллан.

В рамках этого проекта мы дважды ездили в Россию, в марте 2009 года, и в конце марта – начале апреля этого года. Мы побывали в Орловской области и в Иркутске, посещали тюрьмы, знакомились с людьми на местах. Мы – это целая делегация с нашими партнерами из Белоруссии и Киргизии. Российская система очень отличается от нашей. Очень отличается мышление, мы еще раз в этом убедились во время нынешнего визита российской делегации, рознятся базовые философские принципы, и это интересно, это позволяет обмениваться опытом и дискутировать о фундаментальных основах наших систем. Например, в течение всей этой недели нам объясняли, что французское постановление 1945 года, которое закладывает принципы ювенальной юстиции, основано на воспитании, которое важнее наказания. Это только-только зарождается в России, где действует, скорее, репрессивный подход. Или, например, само функционирование учреждений для несовершеннолетних преступников: во Франции в обычных тюрьмах существуют специальные отделения для несовершеннолетних, но мы также стараемся строить учреждения для небольшого количества несовершеннолетних заключенных, учреждения семейного типа, тогда как в России речь идет скорее об огромных тюрьмах, где у несовершеннолетних нет индивидуальных комнат, они спят в камерах по 50 человек.

Российская делегация в свою очередь наблюдала на этой неделе за работой французского ювенального судьи и была удивлена существующим подходом. О главных моментах рабочего визита во Францию рассказывает Людмила Альперн.

Во-первых, мне кажется, очень важно, что мы сидели несколько дней в кабинете ювенального судьи, который очень гостеприимно нас принял и дал возможность посмотреть реальные случаи, которые он разбирал в своем кабинете. Мы видели, как он работает. Было достигнуто глубокое понимание того, как отличается работа судьи с детьми, которые оказались в трудной жизненной ситуации и детьми, которые совершили правонарушение. Ведь, это не сразу понятно. Если мы привыкли давить и требовать, мы будем требовать и давить. А здесь даже был некоторый шок, когда мы увидели, что пришла девушка – в нашем понимании, если девушка пришла к судье, значит, она что-то натворила – на самом деле, она ничего не натворила, просто оказалось, что родители ей не помогают и она живет в общежитии или в специальной гостинице. А другая девушка, например, не появилась на этой встрече. Наша первая реакция, я имею в виду нашу группу, была «ну как же так, ее надо привести, воспитатель должен к ней пойти, найти ее», а судья нас останавливает, он говорит, что это ее право, она ничего не совершила, воспитатель не должен ее искать, у воспитателя другие функции. В нашем репрессивном мышлении понять это очень трудно, и вот такого рода понимания, мне кажется, являются системными. Кроме того, лично для меня важно и мне хотелось бы, чтобы это осуществилось – это работа воспитателей службы ювенальной юстиции. Мне кажется, что они сами по себе представляют такое мощное сообщество, направленное на оказание помощи детям, имеют очень подходящее для этого образование, и они очень дееспособны. Да, у нас есть институты, есть, например, комиссия по делам несовершеннолетних, есть инстанции наказательные. Скажем, ребенка не посадили, дали ему условный срок, в тюремной системе существует специальная инспекция, которая занимается наблюдением за ним. Там, вроде, тоже хорошие люди работают, нормальные женщины с педагогическим образованием, но этого не достаточно, чтобы помочь ребенку, а не посадить его в конце концов. А эти воспитатели обладают и полномочиями, и социальной поддержкой и знаниями, которые, мне кажется, необходимо внедрять на нашу почву. Система образования этих воспитателей состоит из четырех элементов: психология, педагогика, юриспруденция, медицина – это междисциплинарная профессия. Мне кажется, что если бы удалось внедрить такую учебную программу, а потом еще и получить практическую поддержку, это могло бы многое изменить. Закона нет, но каждый регион может апробировать какие-то свои методики. Так что, это как-то продвигается, но одного судьи недостаточно, потому что судья, на мой взгляд, это говорящая голова, если у него нет ничего под рукой, для того чтобы реализовать воспитательные меры.

Проект ювенальной юстиции вызывает в российском обществе буйную реакцию. Прежде всего, негодует православная общественность, объясняя свой протест тем, что якобы, прикрываясь защитой прав ребенка, детей смогут отбирать у родителей. Напротив, утверждает Людмила Альперн, принцип ювенальной юстиции – это сохранение ребенка в семье.

Во-первых, действительно, православная общественность сразу выразила свое недовольство по этому поводу. Главная претензия: начнут детей отбирать, разрушат православную семью. В нашем случае трудно говорить такими словами. Я не знаю, может, за последние десять лет у нас и появились православные семьи, однако, у нас в стране 700 000 социальных сирот. Это очень много. У нас не все благополучно. То, что сейчас, действительно, отнимают детей у родителей, которые не могут выполнить свои родительские обязанности или в каких-то других случаях – это не связано с ювенальной юстицией, это репрессивная политика наших органов. Кстати, у нас этим занимаются комиссии по делам несовершеннолетних и забирают детей внесудебно, это административная мера. У нас 63 000 лишений родительских прав в год, то есть, это никак не связано с ювенальной юстицией. Наоборот, мы увидели сейчас, и судьи, кстати, тоже увидели, что главная позиция ювенальной юстиции – это сохранение семьи, это сохранение ребенка в семье, это помощь семье, а не репрессия. Как я считаю, главная проблема – это недостаточный интерес в социальных программах со стороны государства.

Еще одна российская проблема, в случае, если ребенок совершил правонарушение, – отсутствие реальной помощи родителям. Говорит Людмила Альперн.

Реальной помощи родителям никто не оказывает. У нас нет служб, которые бы не осуждали родителей за то, что они не могут помочь детям, а помогли бы им. В основном, это, действительно, репрессивная тенденция: «вы виноваты, вот вы такие-сякие, вы не смогли!». Что им остается делать? Или защищать себя («Нет мы хорошие, а он плохой») или признать свое поражение. Здесь, во Франции, существует поддержка для родителей. Возможно, она состоит из многих элементов, но главная идея состоит в том, чтобы родители поняли свою ответственность, умели ее осуществить, ведь ты можешь хотеть быть ответственным, но не знать, как им стать, если, по разным причинам, тебя этому не научили. Мне кажется, что эти службы способны изменить положение, сдвинуть его с мертвой точки. В этом, мне кажется, разница.

Совместный двухгодичный проект организации «Секур католик» и ее российских партнерах подходит к концу. О планах на будущее рассказывает Людмила Альперн.

Наш проект заканчивается в середине декабря. Пока другого проекта такого рода у нас нет. Мы обдумывали то, что мы хотели бы продолжить эту работу совместно с «Секур католик» для того, чтобы, каким-то образом, наполнить содержанием те лакуны, которые мы видим. Может быть, провести семинары по созданию аналогичной службы воспитателей. Провести семинары с судьями, чтобы они могли почувствовать себя в сообществе, к сожалению, люди, которые у нас занимаются ювенальным правосудием, не находятся в сообществе, а это важно, потому что есть какие-то общие ценности, философия этого дела. Те судьи, с которыми мы сейчас приехали, мне кажется, очень подходящие. Они понимают, они видят возможности дальнейшего продвижения. Что касается моей собственной работы, мы бы хотели (так как я занимаюсь медиацией), при открывшемся ювенальном суде создать службу примирения несовершеннолетних с их жертвами. Это международная практика, у нас она существует в некоторых регионах, но слабо, пульсирующее. А здесь мы нашли поддержку со стороны судьи, ее тоже это очень интересует. Мы могли бы попробовать, и это была бы уже реальная помощь, нашими собственными руками, мы могли бы попытаться изменить ситуацию несовершеннолетних.

По какому принципу работает примирение несовершеннолетнего правонарушителя и его жертвы? Это почти математический алгоритм, объясняет Людмила Альперн.

Подход простой, хотя медиатор – это тоже фигура, которая тоже должна получить образование, иметь свои ценности, иметь сообщество и т.д. Существует принцип работы с конфликтными сторонами. Мы считаем, что преступление тоже можно называть конфликтом, например, криминальным конфликтом. Мы считаем, что не бывает одностороннего взаимодействия, всегда это двусторонний процесс. Сначала проводятся предварительные встречи с каждой стороной. По определенному алгоритму, это почти наука, почти математика. Выявляется, что у каждой стороны произошло, потому что у каждого своя версия происходящего. Что этот человек чувствует? Каковы его чувства? Каковы его переживания? Хочет ли он изменить ситуацию? Что он готов делать для того, чтобы изменить эту ситуацию, и что он ждет от другой стороны? По этому алгоритму работают с каждой стороной. Это может занять не два часа, а, может быть, несколько дней или больше, в зависимости от тяжести произошедшего. Потом, после этой работы, когда каждый понимает, что бы он хотел и что он готов сделать для того, чтобы чувства стали лучше, положение изменилось, проводится примирительная встреча, в которой каждая сторона может говорить и слушать то, что произошло для другой стороны.

Наше общество готово к подобным методам работы?

Я сама работаю с детьми в колонии для несовершеннолетних. Мы обучаем их медиации. Я знаю, что для них это очень понятная вещь. Я уверена в том, что ребенок поймет и свои потребности, и потребности другого человека, и будет способен говорить о том, что произошло. Со взрослыми гораздо труднее, но, тем не менее, это тоже возможно. Я не говорю про всю страну, но говорю, что, в конкретном случае, это реалистично. Главное, что для восстановительной медиации, не так важен результат, не важно, если это примирение не наступило на 100 %. Важен сам процесс выговаривания, диалога между противостоящими сторонами. Для несовершеннолетнего – это тоже значительное воспитание.

Можно ли вообще говорить об изменении ситуации с несовершеннолетними правонарушителями в России в глобальном смысле?

Это революционный вопрос, это вопрос революции сознания. Во-первых, надо понять изначально, в чем смысл и цель человеческой жизни. Насколько нам важно, чтобы люди, которые живут в нашей стране, могли социализироваться, чтобы их жизнь была длинной и долгой, чтобы она была осмысленной, чтобы люди развивались… Если развитие каждого человека является целью государственного устройства, то тогда можно искать средства, которые будут этому способствовать. Если цель другая, то тогда получается, что это противодействие, поэтому трудно сказать насколько это возможно и насколько это будет востребовано. Пока я вижу точечную работу, и я вижу, что я не одна, что есть довольно много людей, для которых это имеет значение. В конечном итоге, из этих точек потом может что-нибудь получиться. Если мы вообще ничего не будем делать, то это никогда не придет. В России, когда инновации идут сверху, они принимают катастрофический характер, потому что они выполняются чиновниками, чиновники получают распоряжения от своих начальников, и главная их задача – минимизировать свою проблему и свои потери, а не выполнить. А мы идем снизу, мы идем со своей инициативой, мы идем с миссией, нам важно, чтобы что-то произошло. Поэтому я считаю, что внедрение инноваций – не самый худший вариант.