Новый Путин, или Жизнь по Еврипиду

Собрались однажды заговорщики, напали на Цезаря и убили его. Таких эпизодов в мировой истории довольно много. Но мартовские иды 44 года до н.э. сидят в памяти всего разговорчивого человечества. Две тысячи лет эту знаменитую фразу мусолят. Ее встраивают в анекдоты, а с тех пор как Шекспир, заметим – через полторы тысячи лет после эпизода! – вложил фразу "И ты, Брут?!" в уста Цезаря в своей трагедии, она стала проклятьем историков.

Пока Цезарь не увидел Брута, какой-то призрак надежды, что ему все-таки удастся выкрутиться, оставался. Но если и Брут оказался среди заговорщиков, значит, все потеряно. Недаром Лев Толстой не любил Шекспира: поставить в ключевое место одно-единственное короткое предложение, которое так и осталось стоять на века.

"Et tu Brute?" услышал я из уст темнокожего бармена в Новом Орлеане, когда последним в нашей компании заказал зеленый чай вместо пива.

Но когда мы читаем у древних авторов более подробный и детальный рассказ об обстоятельствах этого дела, то оказывается, что все было не совсем так или даже совсем не так. Например, на стене здания, где Брут отправлял свои служебные обязанности, неизвестные за несколько дней до убийства Цезаря написали: "Ты не Брут!" и "Сколько можно спать, Брут?"

Получается, что это вовсе не Цезарь задал свой последний вопрос, а кто-то из ненавистников Цезаря рекрутировал будущего убийцу. Просто слава великого оратора затмила жизненную неудачу самодержца.

В русском языке есть грубоватое выражение "трясти рылом". Это, по-видимому, перевод устаревшего немецкого обозначения болтуна – Maulmacher. Так называют человека, который произносит с каждым разом все менее исполнимые обещания. Например, на днях один российский политик объявил ни много ни мало конец постсоветской эпохи. Началась она, по его мнению, в 1991 году, и вот, наконец, заканчивается.

Сформулировано это в речи президента России так:

"Годы после 91‑го принято называть постсоветским этапом. Мы пережили, преодолели это бурное драматическое время. Россия, как это уже бывало в истории не раз, пройдя через ломки, испытания, возвращается к самой себе, возвращается в собственную историю".

Что сказал президент? Что с 1991 года страна сначала зашла не туда, но потом-де опомнилась, исправилась и вот наконец "возвращается к себе". Еще не совсем вернулась, но возвращается.

Постсоветская эпоха, говорит президент, делится на два отрезка. Первый называется по предшественнику – ельцинским. Начался он даже до прихода Бориса Ельцина к власти, а закончился до его смерти – при передаче власти Владимиру Путину. Очевидно, что именно ельцинское время Путин и называет эпохой "ломок и испытаний". А свое первое десятилетие у власти считает, очевидно, началом "возвращения в собственную историю".

Иначе говоря, Путин намекнул россиянам, что первый, постсоветский, этап его власти сейчас только кончается, и страна вступает в следующий этап. Который этот политический деятель предлагает больше не связывать не только с советской, но и с постсоветской эпохой.

Это очень важный момент для политика и представляемой им страны – осознание, что кончилось одно время и начинается другое, новое. И он хочет, чтобы его отныне воспринимали как новенького.

В этом рассуждении есть только два изъяна.

Новая эпохи может наступить беспощадно, когда глава государства умирает на своем посту без преемника. В щадящем варианте политическая система обеспечивает регулярную сменяемость власти.

В 1982 тогдашний начальник Путина Юрий Андропов объявил придуманный при Брежневе период "развитого социализма" "исторически длительным". Где Андропов? Где "развитой социализм"? Где обещанная "историческая длительность"?

Вторая ошибка Путина – предположение, что Россия когда бы то ни было за тысячу лет жила не по-своему, не в своей истории, а по какому-то навязанному ей сценарию. И это – старое недоразумение, которое завело в свое время в политический тупик божественного Юлия. "Цезаря, - пишет Светоний, - поработила привычка к власти, и поэтому он, взвесив свои и вражеские силы, воспользовался случаем захватить верховное господство... Цезарь был убежден, что теперь, когда он стал первым человеком в государстве, его не так легко столкнуть с первого места на второе, как потом со второго на последнее. Этому он и сопротивлялся всеми силами..."

Занятно, что Цезарь, как за триста лет до него – Александр Македонский, любил, объясняя свои действия, цитировать Еврипида.
 

Коль преступить закон – то ради царства:
А в остальном – его ты должен чтить.

Вот почему, не обеспечив регулярной и относительно частой сменяемости власти, цезари неизменно плодят брутов. Как бы успешно они ни правили, какой бы любви ни добивались от подданных, сколько бы слонов ни сопровождало их триумфы, сколько бы подарков они ни делали своим верным слугам, какими бы защитниками духовности и репродуктивной бодрости ни выступали, всегда и везде в самом близком их окружении зреет вероломство. Это не русская только история, это история всеобщая, универсальная.

И бывший премьер-министр Франции Франсуа Фийон попытался возразить в сентябре 2013 года своему российскому гостеприимцу: Россия – только часть Европы и мира, и никакого особого пути, т.е. своей, отдельной дороги, у нее нет, никогда не было и не будет впредь.

А когда на старой дороге бруты из ближайшего круга решат, что цезари преступают закон, их не удержат никакие соображения приличия. К большому удивлению президента РФ, который, как выяснилось, ставит соблюдение приличий выше соблюдения законов:

"Мир, - пожаловался Путин на Валдае, - становится всё более жёстким, порой отвергается не просто международное право, но даже элементарные приличия".
Нет, неприлично старому правителю объявлять наступление новой эпохи.