Историк Антуан Аржаковский: «Этическая функция истории заключается в очищении памяти»
Французский историк и публицист русского происхождения Антуан Аржаковский в разные годы работал в России и Украине. В общей сложности он прожил в обеих странах больше 17 лет. Сейчас Аржаковский руководит департаментом политики и религии в Бернардинском колледже в Париже. После начала полномасштабного вторжения он организует семинары российской демократической оппозиции и участвует в различных европейских инициативах, направленных на сохранение исторической памяти и борьбу с тоталитаризмом. Среди этих инициатив — установка в Брюсселе памятника жертвам коммунистических режимов, а также большой документальный фильм о преступлениях коммунизма, по аналогии с фильмом Клода Ланцмана «Шоа» о Холокосте. В октябре у Антуана Аржаковского вышла книга «Закончить войну» (Pour sortir de la guerre). В ней исследователь размышляет о способах завершить конфликт, опираясь на этическую, а не прагматическую дипломатию.
Опубликовано:
RFI: Вы историк, специалист по экуменическому богословию. Изначально ваша область исследований далека от политики. Почему вопросы российской оппозиции и демократического будущего России оказались для вас так важны?
Антуан Аржаковский: Я занимаюсь одновременно очень разными вещами. Часть моих исследований действительно посвящена экуменическому богословию, я написал книгу «Что такое экуменизм?» (Qu’est-ce que l’œcuménisme, изд. Cerf, 2022 год). Однако уже много лет я — как историк — работаю над историей России и Украины. В общей сложности я прожил в России и Украине больше 17 лет. У меня вышло несколько книг, посвященных этим странам. Еще в 2014 году я написал книгу «Россия-Украина, от войны к миру?» (Russie-Ukraine, de la guerre à la paix ?, изд. Parole et silence). Так что уже десять лет я пишу, объясняю, рассказываю, что происходит. Как европейский гражданин я чувствую обеспокоенность происходящим. Если мы не остановим войну, которую Россия ведет против Украины, вся Европа, вся демократическая цивилизация могут быть уничтожены.
Лично меня это волнует еще и потому, что мои бабушки и дедушки были выходцами из Российской империи. Их корни уходят в Россию, Украину и Беларусь. Я долгое время жил в этих странах и знаю, что можно найти мирные решения. Я часто слышу рассуждения о том, что конфликт заходит в тупик, что решения нет, что примириться невозможно, что переговоров быть не может. Да, с Владимиром Путиным переговоры невозможны, но возможны переговоры с российским гражданским обществом.
Вы выросли в семье с сильными христианскими традициями. Какими вы представляли себе СССР и Россию, когда были ребенком и подростком? Что вам рассказывали об этой стране?
Я воспитывался в среде русской эмиграции в Париже. Я ездил в молодежные лагеря русской эмиграции. И у меня сформировалось понимание русской национальной идентичности как принципиально открытой и не империалистической. На меня повлияла, например, фигура [философа Николая] Бердяева. Моя бабушка Тамара Клепинина, жена священника Дмитрия Клепинина (Дедушка Антуана Аржаковского, православный священник Дмитрий Клепинин был участником французского Сопротивления и погиб в Бухенвальде в 1944 году в возрасте 39 лет. В 1985 года Яд Вашем присвоил отцу Дмитрию Клепинину звание Праведник народов мира. В 2004 году он был канонизирован Константинопольским патриархатом. — RFI), была его ассистенткой. Вместе с отцом Дмитрием они учились у Бердяева, а также в Свято-Сергиевском православном богословском институте в Париже. Николай Бердяев, Сергей Булгагов и историк Георгий Федотов предлагали концепцию открытой русской идентичности. Федотов боролся с российским империализмом, и первым из российских историков заявил о необходимости признать украинскую национальную идентичность.
То есть вы выросли с идеей украинской национальной идентичности?
Во всяком случае у меня никогда не вызывала сомнений необходимость отказаться от империалистического видения России и слияния между церковью и государством, а также необходимость сделать русскую православную церковь открытой, экуменистической и способной к диалогу. Это то, что я впитал в детстве.
Впервые я отправился в Советский Союз в 1984 году. Это была поездка, организованная моей матерью. В 1989 году я стал работать в посольстве Франции в Москве. Затем я отправился работать в Украину и открыл для себя страну, где, то, что я знал теоретически, стало понятно мне на практике. Я имею в виду собственную украинскую идентичность. Я понял, что историография Голодомора, который подавался в наших школах как результат раскулачивания, коснувшегося всех стран, в том числе Казахстана, неверна. Голодомор был настоящим геноцидом, совершенным по решению Сталина. Живя во Львове, я открыл для себя, что греко-католическая церковь совершенно не опасна. Я все время слышал рассуждения об опасности униатства для православия и даже экуменических отношений. Но только живя в Украине, я понял, что греко-католическая церковь — это церковь мучеников, церковь, которая пыталась протянуть руку России, но та не желала ее принимать.
Мне очень повезло пожить и в России, и в Украине. Я много ездил по Беларуси и другим бывшим советским республикам — это позволило мне понять и почувствовать идею национальной идентичности, основанной на интеллектуальной памяти: Бердяев много настаивал на наследии Владимира Соловьева, Алексея Хомякова, европейских мыслителей, которые считали, что у России есть собственная идентичность, но это не имперскость, а идентичность, основанная на духовных и европейских принципах.
Когда Владимир Путин пришел к власти в 2000 году, в каком вы были лагере? Многие открытые, продемократические европейцы тогда поверили, что это правильный выбор для России.
Я закончил работать в России в 1998 году. И я очень хорошо помню, что летом 1998 года была организована церемония погребения праха императорской семьи в соборе Петра и Павла в Санкт-Петербурге. В этот момент я понял, что Россия ищет свою идентичность, не может ее обрести и теряет время. Тогда же случился экономический кризис, и я решил поехать работать в Украину, в том числе, потому что прочитал книгу [слависта] Жоржа Нива, где он писал, что Украина — это «мастерская демократии». Я осознал, что будущее России решится в Украине. «А что, если у нас получится помочь украинцам совершить демократический переход? — подумал я. — Это будет хорошо для Европы, это будет хорошо для Украины, и в перспективе, это будет хорошо для России». Это была своего рода интуиция, которая появилась у меня в тот момент и со временем подтвердилась.
Лично я никогда не верил, что Владимир Путин представляет положительное будущее для России. С самого начала я видел по телевизору, как он взрывал дома, чтобы спровоцировать войну в Чечне. Я никогда не верил в то, что [приведя Путина] Ельцин якобы сможет навести порядок. Для меня это был возврат к ФСБ. Ельцин расписался под провалом собственных демократических преобразований.
Сегодня вы выступаете с несколькими конкретными инициативами для демократического будущего России. Например, вы предлагаете открыть в Брюсселе мемориал жертвам коммунизма и снять фильм о преступлениях коммунизма по типу документального фильма Клода Ланцмана «Шоа» о преступлениях нацизма. Что это за проекты?
Я участвую в европейской платформе «Память и совесть», которая базируется в Праге и объединяет большинство национальных институтов памяти в Европе. В рамках наших собраний мы регулярно обсуждаем необходимость осудить преступления коммунизма. В какой-то момент мы поняли, что эквивалента фильма Клода Ланцмана, говорящего о преступлениях коммунизма, не существует. Кроме того, мы увидели, что Владимир Путин был очень раздражен, когда Европарламент поставил преступления нацизма и коммунизма в один ряд (Закон о Дне памяти жертв сталинизма и нацизма. Европейский парламент принял 2 апреля 2009 года. В документе евродепутаты указали на военные преступления и преступления против человечности, совершенные как нацистским режимом Германии, так и тоталитарным режимом Советского союза. — RFI).
Для нас важно объединить европейскую память о Центральной и Восточной Европе в общую историю, материализовать ее, воздвигнув в Брюсселе, столице Европы, мемориал жертвам нацистского, фашистского и коммунистического тоталитаризма. Мы уже организовали конкурс среди архитекторов. Уже принят проект. Мы уже предложили его одному из районов Брюсселя и теперь ждем действий от политиков. Несколько депутатов Европарламента поддержали нас в том, чтобы заручиться согласием одного из районов Брюсселя на строительство этого мемориала и найти для него финансирование.
Для нас очевидно, что для того, чтобы превратить воспоминания в общую историю, нужны места, объединяющие трагическую историю ХХ века. А чтобы не повторять ошибок прошлого, нужен не только мемориал, но и фильм. Конечно, уже были фильмы о ГУЛАГе, о Катыни, но они не рассказывали о масштабе всех преступлений коммунистической идеологии. Согласно «Черной книге коммунизма», в XX веке жертвами коммунистических режимов стали около 100 миллионов человек.
А что мы видим сегодня в России? Возвращение культа Сталина. Сталин снова стал популярной фигурой в России, а во Франции коммунистическая партия так и не провела работу над ошибками. Я время от времени хожу в [издательский дом] Bayard Presse и прохожу мимо авеню Ленина. Мне кажется, что это неправильно.
Я не сторонник культуры отмены, я сторонник культуры истории, а этическая функция истории заключается в очищения памяти. И очень важно очистить память Европы от идеологии, которая была разрушительной, и которая, поскольку она не была осуждена, повторяет сегодня ошибки прошлого. Мы видим это на примере Путина и некоторых лидеров, например, в Венгрии или других странах, которые реабилитируют коммунистическое прошлое. Вот почему это необходимо. И это не дорого. Один танк Leclerc стоит около 10 миллионов евро, а мемориал жертвам коммунизма — лишь несколько сотен тысяч.
У вас уже есть идея, кто может снять такой фильм?
Пока у нас есть лишь убеждение, что это необходимо сделать. В декабре у нас будет встреча в Варшаве, посвященная поискам финансирования, но я уже открыто говорю об этом в прессе и на разных публичных мероприятиях, потому что, мне кажется, что множество людей хотели бы, чтобы такой фильм был снят.
Работа над очищением памяти — вызов для самой Европы. Вы упомянули о топонимике французских улиц, но есть и другие вещи. Например, антиамериканизм французских крайне левых, в рамках которого продвигается дискурс о том, что не нужно оказывать военную помощь Украине. Не боитесь ли вы столкнуться с сопротивлением этой части общества?
Мы должны аргументировать нашу позицию, а не бросаться друг в друга обвинениями. У нас есть хорошие историки, которые способны к диалогу, способны отделить, вычленить правду, которая есть в любом историческом феномене. Но одно дело признать правду о необходимости демократизации России, а другое дело признать правду «Черной книги коммунизма», авторы которой говорят о ста миллионах жертв коммунистической идеологии в XX веке. Нам нужно как можно скорее установить эту иерархию истины совместными усилиями интеллингентских кругов как Центральной, так и Западной Европы. Ведь если мы этого не сделаем, то что победит? Нигилизм. Постмодернизм, утверждающий, что правды нет, потому что правда у каждого своя. Но если у каждого своя правда, то это открытые ворота для варварства. Для роста популизма.
Именно поэтому в книге я пишу в первую очередь о необходимости этической дипломатии. Прагматическая и основанная на принципах псевдореализма дипломатия не принесла никаких результатов.
По-вашему, демократическое будущее России невозможно без установления правды о прошлом?
Это крайне важно. Без примирения с прошлым невозможно общество, основанное на этических принципах. Этические принципы позволяют создавать государства, основанные на солидарности, в противном случае неизбежна война. Во Франции, например, президент Ширак нашел в себе мужество признать коллаборационизм во время Второй мировой войны. Это позволило французской нации объединиться вокруг основополагающих принципов, осудить антисемитизм, расизм и ксенофобию. То же самое однажды произойдет и с Россией.
РассылкаПолучайте новости в реальном времени с помощью уведомлений RFI
Подписаться